Макет Берега Маклая

Первая историческая встреча российского ученого с коренными жителями северо-восточного побережья о. Новая Гвинея

В 1871 г. Н.Н. Миклухо-Маклай на борту русского корвета «Витязь» прибыл к северо-восточному побережью Новой Гвинеи (Берег Маклая). 20 сентября молодой ученый высадился на новогвинейский берег, которому было суждено войти в историю мировой и отечественной науки как «Берег Маклая». Спустя несколько дней Николай Николаевич окончательно обосновался в хижине на мыске Гарагасси, он решил пойти в ближайшую деревню, чтобы поближе познакомиться с ее обитателями.

«Проснувшись до рассвета, решил идти в одну из деревень — мне очень хочется познакомиться с туземцами ближе. Отправляясь, я остановился перед дилеммою: брать или не брать револьвер? Я, разумеется, не знал, какого рода прием меня ожидает в деревне, но, подумав, пришел к заключению, что этого рода инструмент никак не может принести значительной пользы моему предприятию. Употреби его в дело при кажущейся крайней необходимости, даже с полнейшим успехом, т. е. положи я на месте 6 человек, очень вероятно, что в первое время после такой удачи страх оградит меня; но надолго ли? Желание мести, многочисленность туземцев в конце концов превозмогут страх перед револьвером. Затем размышления совершенно иного рода укрепили мое решение идти в деревню невооруженным. Мне кажется, что заранее человек не может быть уверен, как он поступит в каком-нибудь дотоле не испытанном им случае. Я не уверен, как я, имея револьвер у пояса, отнесусь, например, сегодня, если туземцы в деревне начнут обращаться со мною неподходящим образом, смогу ли я остаться совершенно спокойным и индифферентным на все любезности папуасов. Но я убежден, что какая-нибудь пуля, пущенная некстати, может сделать достижение доверия туземцев невозможным, т. е. совершенно разрушить все шансы на успех предприятия. Чем более я обдумывал мое положение, тем яснее становилось мне, что моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Я оставил револьвер дома, но не забыл записную книжку и карандаш» — записал путешественник в своем экспедиционном дневнике 5 октября 1871 г.

Хижина Н.Н. Миклухо-Маклая как раз располагалась рядом с лесными тропинками, ведущими сразу в несколько папуасских деревень — Горенду, Бонгу и Гумбу. В первый раз она привела исследователя к деревне Бонгу. Момент первого знакомства Миклухо-Маклая с бонгуанцами ярко описан в его дневниках: «Я был так погружен в раздумье о туземцах, которых еще почти что не знал, о предстоящей встрече, что был изумлен, когда очутился, наконец, около деревни, но какой — я не имел и понятия. Слышались несколько голосов мужских и женских. Я остановился для того, чтобы сообразить, где я и что должно теперь случиться. Пока я стоял в раздумье, в нескольких шагах от меня появился мальчик лет 14 или 15. Мы молча с секунду поглядели в недоумении друг на друга… Говорить я не умел, подойти к нему — значило напугать его еще более. Я продолжал стоять на месте. Мальчик же стремглав бросился назад в деревню. Несколько громких возгласов, женский визг и затем полнейшая тишина.

Я вошел на площадку. Группа вооруженных копьями людей стояла посредине, разговаривая оживленно, но вполголоса между собою. Другие, все вооруженные, стояли поодаль; ни женщин, ни детей не было — они, вероятно, попрятались. Увидев меня, несколько копий были подняты, и некоторые из туземцев приняли очень воинственную позу, как бы готовясь пустить копье. Несколько восклицаний и коротких фраз с разных концов площадки имели результатом, что копья были опущены. Усталый, отчасти неприятно удивленный встречей, я продолжал медленно подвигаться, смотря кругом и надеясь увидеть знакомое лицо. Такого не нашлось. Я остановился около барлы, и ко мне подошли несколько туземцев. Вдруг пролетели, не знаю, нарочно ли или без умысла, одна за другой 2 стрелы, очень близко от меня. Стоявшие около меня туземцы громко заговорили, обращаясь, вероятно, к пустившим стрелы, а затем, обратившись ко мне, показали на дерево, как бы желая объяснить, что стрелы были пущены с целью убить птицу на дереве. Но птицы там не оказалось, и мне подумалось, что туземцам хочется знать, каким образом я отнесусь к сюрпризу, вроде очень близко меня пролетавших стрел. Я мог заметить, что как только пролетела первая стрела, много глаз обратились в мою сторону, как бы изучая мою физиономию. Но, кроме выражения усталости и, может быть, некоторого любопытства, вероятно, ничего не открыли в ней. Я в свою очередь стал глядеть кругом — все угрюмые, встревоженные, недовольные физиономии и взгляды, как будто говорящие, зачем я пришел нарушить их спокойную жизнь. Мне самому как-то стало неловко: на что прихожу я стеснять этих людей. Никто не покидал оружия, за исключением двух или трех стариков. Число туземцев стало прибывать, кажется, другая деревня была недалеко, и тревога, вследствие моего прихода, дошла и туда. Небольшая толпа окружила меня; двое или трое говорили очень громко, как-то враждебно поглядывая на меня. При этом, как бы в подкрепление своих слов, они размахивали копьями, которые держали в руках. Один из них был даже так нахален, что копьем при какой-то фразе, которую я, разумеется, не понял, вдруг размахнулся и еле-еле не попал мне в глаз или в нос. Движение было замечательно быстро, и, конечно, не я был причиною того, что не был ранен, так как я не успел двинуться с места, где стоял, а ловкость и верность руки туземца, успевшего остановить конец копья своего в нескольких сантиметрах от моего лица. Я отошел шага на два в сторону и мог расслышать несколько голосов, которые неодобрительно (как мне, может быть, показалось) отнеслись к этой бесцеремонности. В эту минуту я был доволен, что оставил револьвер дома, не будучи уверен, так же ли хладнокровно отнесся я ко второму опыту, если бы мой противник вздумал его повторить.

Мое положение было глупое: не умея говорить, лучше было бы уйти, но мне страшно захотелось спать. Домой идти далеко. Отчего же не спать здесь? Все равно, я не могу говорить с туземцами, и они не могут меня понять.

Недолго думая, я высмотрел место в тени, притащил туда новую циновку (вид которой, кажется, подал мне первую мысль — спать здесь) и с громадным удовольствием растянулся на ней. Закрыть глаза, утомленные солнечным светом, было очень приятно. Пришлось, однако же, полуоткрыть их, чтобы развязать шнурки башмаков, расстегнуть штиблеты, распустить пояс и найти подложить что-нибудь под голову. Увидел, что туземцы стали полукругом в некотором отдалении от меня, вероятно, удивляясь и делая предложения о том, что будет далее.

Одна из фигур, которую я видел пред тем, как снова закрыл глаза, оказалась тем самым туземцем, который чуть не ранил меня. Он стоял недалеко и разглядывал мои башмаки.

Я припомнил все происшедшее и подумал, что все это могло бы кончиться очень серьезно, и в то же время промелькнула мысль, что, может быть, это только начало, а конец еще впереди. Но если уж суждено быть убитым, то все равно, будет ли это стоя, сидя, удобно лежа на циновке или же во сне. Далее подумал, что если пришлось бы умирать, то сознание, что при этом 2, 3 или даже 6 диких также поплатились жизнью, было бы весьма небольшим удовольствием. Был снова доволен, что не взял с собою револьвер.

Когда я засыпал, голоса птиц заняли меня; резкий крик быстро летающих лори несколько раз заставлял меня очнуться; оригинальная жалобная песня «коки» <…> а , напротив, наводила сон; треск цикад также нисколько не мешал, а способствовал сну.

Мне кажется, я заснул скоро, так как встал очень рано и, пройдя часа 2 почти все по солнцу, с непривычки чувствовал большую усталость и в особенности усталость глаз от яркого дневного света.

Проснулся, чувствуя себя очень освеженным. Судя по положению солнца, должно было быть по крайней мере третий час. Значит, я проспал два часа с лишком. Открыв глаза, я увидел нескольких туземцев, сидящих вокруг циновки шагах в двух от нее; они разговаривали вполголоса, были без оружия и смотрели на меня уже не так угрюмо. Я очень пожалел, что не умею еще говорить с ними, и решил идти домой, приведя мой костюм в порядок; эта операция очень заняла окружавших меня папуасов. Затем я встал, кивнул головой в разные стороны и направился по той же тропинке в обратный путь, показавшийся мне теперь короче, чем утром».

Этот поразительный эпизод может показаться выдуманным, но папуасы Берега Маклая, в особенности деревни Бонгу, до сих пор помнят его. Об этом новогвинейцы рассказали отечественным ученым в ходе экспедиций на Берег Маклая в 1971, 1977, 2017 и 2019 гг.

Ученый за работой, проводит записи своих исследований

В ходе своих экспедиций на северо-восток Новой Гвинеи (1871—1872, 1876—1877 и 1883 гг.) Николай Николаевич совершил множество открытий в самых различных научных областях. Самое принципиальное значение имело антропологическое изучение папуасов, ради которого прежде всего он отправился на Новую Гвинею. Николай Николаевич с особой тщательностью искал признаки, которые многие научные авторитеты того времени рассматривали в качестве специфических особенностей папуасской расы. Однако ученые, сами никогда не видевшие коренных новогвинейцев или наблюдавшие их с палубы корабля, утверждали, будто папуасы обладают рядом «обезьяноподобных» черт. Утверждалось, что у папуасов волосы на голове растут пучками, кожа отличается особой шершавостью и др. Русский ученый считал своим долгом проверить эти утверждения — и в итоге опроверг их. Изучив волосяной покров жителей Бонгу, он записал в дневник: «Волосы растут, как я убедился, у папуасов не группами или пучками, как можно прочесть во многих учебниках по антропологии, а совершенно так же, как у нас. Это для многих, может быть, очень незначительное наблюдение разогнало мой сон и привело меня в приятное настроение духа». Николай Николаевич проводил измерение голов, описывал физиологические особенности, брал образцы волос, определял по специальной шкале цвет их кожи.  Шаг за шагом он устанавливал, что местные жители по своей физической организации существенно не отличаются от европейцев. Но, пожалуй, еще важнее было то, что путешественник обнаружил большое сходство между папуасами и европейцами во всем, что касается психических свойств. В своих дневниках и статьях Миклухо-Маклай называет лица папуасов добрыми, мягкими, умными, радуется их трудолюбию, честности и смышлености, подчеркивает, что они легко перенимают новое. «Все украшения и обтеску им приходится делать камнем, обточенным в виде топора, костями, также обточенными, осколками раковин или кремнем» и можно только удивляться, как с помощью таких первобытных инструментов они строят порядочные хижины и пироги, не лишенные иногда довольно красивых орнаментов».

«На мою долю, выпало редкое счастье наблюдать население, жившее еще полностью вне сношения с другими народами и притом на такой стадии развития цивилизации, когда все орудия труда и оружие изготовляются из камня, кости и дерева. Еще в Европе я избрал для своего будущего пребывания восточное побережье Новой Гвинеи как наименее известное и где папуасская раса сохранилась в наиболее чистом виде. Последнее предположение действительно оправдалось: я не нашел у туземцев никакой примеси чуждой крови; поэтому наблюдения, которые мне удалось сделать над моими соседями, могут иметь ценность при изучении всей папуасской расы».

И ученый воспользовался этой возможностью. Он тщательно и подробно описал в дневниках и статьях хозяйство и материальную культуру своих темнокожих друзей, их повседневный быт, нравы и обычаи, уделил много внимания их самобытному искусству. Несмотря на несовершенство его методики, эти материалы остаются и по сей день важным источником по этнографии Новой Гвинеи, уникальным образцом полевой работы в тропиках, среди людей каменного века.

Николай Николаевич с большой тщательностью составлял словарики ключевых слов диалектов жителей Берега Макая. На северо-востоке Новой Гвинеи он столкнулся с множеством языковых барьеров, так как в районе залива Астролябия папуасы употребляли не менее пятнадцати языков, зачастую сильно отличавшихся друг от друга. «Жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных диалектах, что почти не понимают друг друга, — писал путешественник в своих экспедиционных дневниках.

В трудах Н.Н. Миклухо-Маклая также встречается много интересных наблюдений о социальном строе папуасов. Путешественник установил, что обитатели каждой деревни составляли общину, в которой господствовали принципы коллективизма, что в такой общине не было имущих и неимущих. «В этой общине, не было начальников, не было богатых и бедных, почему не было ни зависти, ни воровства, ни насилия. Легкость добывания средств к существованию не заставляла их много трудиться, почему выражения злобы, ожесточения, досады не имели места. Название, которое я дал целому архипелагу: «Архипелаг довольных людей» — свидетельствует о том впечатлении».

которое произвела на меня мирная жизнь островитян.». Как видно из записей Миклухо-Маклая, местные жители не имели ни наследственных, ни выборных вождей. Но из среды общинников стихийно выделялись «большие люди» (тамо боро), пользовавшиеся авторитетом благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магического ритуала. «Люди слушаются не их приказания, но их совета или мнения» — отмечал Николай Николаевич в дневниках.

Всё же главную роль во время вхождения Н.Н. Миклухо-Маклая в папуасский мир сыграли его дружественные, доверительные отношения с Туем. Лидер д. Горенду почти ежедневно приходил в Гарагасси. Как сообщает ученый, он брал у Туя уроки «папуасского языка, на котором говорили в Бонгу, Горенду и Гумбу». От своего приятеля Маклай узнал названия многих речек, мысов и деревень и отразил их расположение на схематической карте, состав ленной с помощью Туя. В свою очередь, Николай Николаевич, используя немногие услышанные и выученные местные слова, пытался постепенно расширить кругозор своего приятеля. «Туй, кажется, начинает очень интересоваться географией, — записал в феврале 1872 года Миклухо-Маклай, — и повторял за мной имена частей света и стран, которые я ему показывал на карте; но очень вероятно, что он считает Россию немного больше Бонгу или Били-Били». Скоро Туй, а за ним и другие жители окрестных деревень стали называть путешественника тамо русс — «человек из России».

Будучи на Берегу Маклая исследователь уделял много внимания и естественно-научным изысканиям, прежде всего метеорологическим наблюдениям, которые до него на Новой Гвинее стационарно не проводились. Описав свой рабочий день в октябре 1871 года, Н.Н. Миклухо-Маклай знакомит нас с распорядком своих исследований: «Около 7 часов записываю температуру воздуха, воды в ручье и в море, высоту прилива, высоту барометра, направлением силу ветра, количество испарившейся воды в эвапориметре, вынимаю из земли зарытый на один метр глубины термометр и записываю его показание. Окончив метеорологические наблюдения, отправляюсь или на коралловый риф за морскими животными или в лес за насекомыми. С добычей сажусь за микроскоп или кладу в спирт собранных насекомых, или же принимаюсь за какую-нибудь другую работу до 11. <…> В 8 часов иду в комнату и, зажегши свою небольшую лампочку (более похожую на ночник, чем на лампу), записываю происшествия дня в дневник. В 8—9 часов опять метеорологические наблюдения». Несмотря ни на что, Николай Николаевич вел и записывал эти наблюдения на протяжении всего пребывания на побережье залива Астролябия.

Однако на Берегу Маклая исследователь страдал от постоянных приступов малярии! Несмотря на предательскую слабость в руках и ногах, головокружение и упадок сил после очередного приступа, он, спотыкаясь, спускался к ручью за водой, собирал сухие ветки для очага, чтобы приготовить чай и сварить бобы или рис, не прекращал метеорологические наблюдения. Тут снова проявилась его удивительная способность превозмогать себя, мобилизовывать в экстремальных условиях все скрытые резервы своего организма, чтобы ценой максимального напряжения сил не только удовлетворять повседневные потребности, но и продолжать научные исследования.

Н.Н. Миклухо-Маклай также положил начало изучению животного мира Новой Гвинеи. В его дневниках можно найти много интересных наблюдений над сумчатыми (древесными кенгуру, бандикутами и др.), птицами, крокодилами, ящерицами, рыбами, известковыми губками. По мере возможности он собирал материал для продолжения своих сравнительно-анатомических исследований: препарировал черепа и скелеты, помещал в консервирующие жидкости мозги и целые тушки животных. Исследователь бродил в часы отлива по рифу, выискивал в расщелинах известковые губки, собирая сачком на морской поверхности медуз, сифонофоров, рачков и других простейших морских животных.

Жизнь и быт коренных жителей Берега Маклая, приготовление пищи

Будучи на северо-востоке Новой Гвинеи, Н.Н. Миклухо-Маклай искренне стремился помочь своим друзьям из новогвинейских деревень. Так, например, чтобы разнообразить их пищевой рацион и прекратить их хроническое недоедание, в 1876 г. путешественник привез в Бонгу несколько домашних животных, семена и саженцы неизвестных им культурных растений. Среди них — хлебное дерево, манго, апельсин, лимон, ананас. В зарослях был расчищен новый земельный участок и разведен огород, причем Миклухо-Маклай попытался объяснить бонгуанцам, как выращивать и употреблять в пищу эти растения. Кроме того, Николай Николаевич привез зерна кофе, который лучше растет в более сухом и прохладном климате. Он вручил этот ценный подарок своему старому знакомому Саулу — тамо боро Бонгу и посоветовал использовать зерна в меновой торговле с обитателями горных деревень, причем просил сообщить горцам, что Саул получил их от тамо русс Маклая. Большинство культурных растений, привезенных путешественником, прижилось и обогатило пищевой рацион новогвинейцев.

Говоря о мясной пище, то папуасы разводили так называемую «океанийскую тройку» домашних животных: свиней, собак и кур, мясо которых употребляли в пищу. Часть мясного рациона давала охота ни дикую свинью, казуара, кускуса, крокодила, птицу носорога. Также употреблялись в пищу большие ящерицы, змеи, различные насекомые и их личинки. Рыба и моллюски были обыденными продуктами питания. Из дневниковых записей Н.Н. Миклухо-Маклая видно, что бонгуанцы умели готовить много блюд и знали разные способы кулинарной обработки продуктов (варка, копчение, запекание, жарение). Дневниковые записи Н.Н. Миклухо-Маклай позволяют нам даже 150 лет спустя представить процесс приготовления пищи новогвинейцами: «После обеда ходил в Горенду и застал папуасов за приготовлением [Было начато: варен.] ужина. Туй чистил, сидя на столе, картофель, перед ним на костре стояли обложенные [подпертые] камнями два горшка, один большой (1 1/2 фут. в диаметре), другой поменьше, и оба были закрыты листьями, а сверху листьев, образуя крышку, лежала кокосовая скорлупа. В горшках варилась рыба и картофель. Каждая рыбка была завернута в свежие листья, картофель лежал незавернутый, все это варилось без воды —  парилось».

В наши дни на Берегу Маклая растительная продукция по-прежнему сильно превалирует над мясной. Основными культурами являются кокосовая пальма, ямс, таро, батат, бананы и сахарный тростник. Бананы принадлежат к одному из овощных сортов, которые употребляются в пищу после термической обработки. Из внедренных Н.Н. Миклухо-Маклаем растений по-прежнему весьма популярны у бонгуанцев папайя и кукуруза. Домашних свиней окончательно перестали разводить (так как они вытаптывали посевы огородных культур), но ведется охота на диких свиней. Кур продолжают содержать, но их мясо, как и свинина, остается больше праздничным угощением. На диких птиц охотятся по-прежнему, но их мясо также не являются элементом повседневного рациона. Рыба и моллюски остаются наиболее частым источником животного белка. Полностью вышли из употребления насекомые и паукообразные. Помимо воды и сока кокосов, наиболее распространенным напитком является чай (приобретается в Маданге). Из свежей папайи в некоторых семьях изготавливают сок.

Н.Н. Миклухо-Маклай был не только отважен, добр и справедлив, но и привез обитателям Берега Маклая, жившим в так называемом «каменном веке», первые стальные топоры и ножи. «Можно было видеть, как железо легко вытесняет употребление раковин и камня как орудий. Небольшой обломанный гвоздь, тщательно плоско обточенный на камне в виде долота, в руках искусного туземца оказался превосходным инструментом для резьбы прямолинейных орнаментов» — гласит запись в экспедиционном дневнике Н.Н. Миклухо-Маклая от 22 августа 1872 г. Папуасы сразу же высоко оценили преимущества железных топоров и ножей, которые они получали у Маклая в обмен на деревянные статуи предков (телумы), ручные барабаны (окамы), большие сигнальные гонги (барумы), и пытались к рукояткам традиционных топоров прикреплять вместо обтесанного камня заточенные куски железа. Остроконечные гвозди они стали использовать в качестве шила, осколки бутылочного стекла — для бритья, «полирования дерева и резьбы украшений». Для жителей прибрежных деревень Берега Маклая металлические изделия и бутылки превратились также в престижные предметы меновой торговли с обитателями отдаленных селений. До прибытия Н.Н. Миклухо-Маклая, жители северо-востока Новой Гвинеи делали все украшения из камня, обточенного в виде топора, костями, осколками раковин или кремнем, но при этом строили хижины, лодки и вырезали на них красивые орнаменты.

В XXI в. жизнь и быт коренных жителей Берега Маклая не претерпел каких-либо существенных изменений. Несмотря на проникновение предметов современного западного мира, папуасы северо-востока Новой Гвинеи бережно хранят многие из своих традиций. Их самобытная культура под давлением инноваций не растворилась полностью и гармонично уживается с новшествами, такими как радио, мобильные телефоны, солнечные батареи, современная посуда для приготовления пищи. Более того, многие местные жители очень трепетно относятся к своей этнокультурной идентичности и всеми силами прививают ее молодому поколению.

Встреча с охотниками, войнами о. Новой Гвинеи

150 лет назад, в период экспедиций Н.Н. Миклухо-Маклая на северо-восточное побережье Новой Гвинеи, охота занимала важное место в жизни папуасов деревень Горенду, Бонгу, Гумбу и др. Охотились в основном на диких свиней и птиц. В XXI в. ситуация немного изменилась, но охотничьи традиции продолжают жить на Берегу Маклая.

В ходе своих экспедиций Н.Н. Миклухо-Маклай также охотился, причем как в одиночку, так и с коренными жителями. Ученый прибегнул к охоте, так как его дневной рацион (стакан кофе утром с небольшим количеством таро, вареного или печеного, и немного бобов, таро и чашка чаю за обедом) был недостаточным для ежедневных продуктивных исследований. Согласно дневниковым записям Николая Николаевича, охота на Берегу Маклая «не оказалась трудно так как птицы, еще не знакомые с действием огнестрельного оружия, не боязливы» и подпускали ученого очень близко. Ученый отмечал, что ходить на охоту каждый день нерационально, поэтому каждый раз брал по две птицы, пусть это и не всегда получалось.

Коренные жители Берега Маклая охотились иными средствами: с помощью копий, луков и стрел, которые делали из бамбука, тростника или ареки. К тому же, специально для охоты новогвинейцы сооружали ловушки с приманкой. В наши дни способы охоты на Берегу Маклая практически идентичны, разве что копья теперь делают с железным наконечником, но лук и стрелы с разнообразными наконечниками из дерева и бамбука практически аналогичны предметам из маклаевской коллекции XIX в.

Н.Н. Миклухо-Маклай обладал высоким статусом и авторитетом среди населения прибрежных деревень, посему принимал участие в настоящей охоте вместе с жителями Бонгу. Один из таких эпизодов, произошедший 13 июля 1872 г., ярко запечатлен в экспедиционных дневниках путешественника:

«Не было еще 11 часов, я и не думал собираться на новую для меня охоту, как вдруг послышались приближающиеся голоса, и затем скоро явились несколько жителей Бонгу в полном воинском убранстве, с туго натянутыми луками и множеством вновь заостренных стрел разного рода. Каждый имел по 2 копья, концы которых были натерты красной землей, как бы уже покрытые кровью: кроме развевающихся на голове перьев, в волосах красовались алые цветы китайской розы; за сагю были заткнуты ветки с красно-желтоватыми листьями видов Coleus или длинные темно-красные листья Colodracon. При каждом движении все эти украшения развевались и производили блестящий, своеобразный эффект. Пришедшие, за мною объявили, что унан уже горит и что следует идти немедленно. Накинув на себя охотничью сбрую и захватив кое-что на завтрак, я отправился, сопровождаемый пестрою свитою.

Пройдя ближайшею тропинкой лес и подходя к опушке, я услышал шум, похожий на плеск водопада, масса воды которого то увеличивается, то уменьшается. Выйдя из леса, я увидел в сотне шагов у самой земли полосу огня, которая удалялась от нас, оставляя по себе черные обгорелые следы унана и груды легкого пепла. Столбы дыма поднимались около Горенду, далеко на юго-запад, у самого края, около Бонгу и с другой стороны, на восток за Гумбу, около берега реки Габенеу. Пожар только еще начинался, и мы расположились в тени у опушки леса. Я принялся завтракать <…>. Через 3/4 часа огонь отодвинулся от опушки приблизительно на 1/2 мили и благодаря NW гнал дым в противоположную от нас сторону.

Мы пошли по сожженой поляне, которая оказалась далеко не такою ровною, как я себе ее воображал: она вся, насколько я мог обнять глазом, была покрыта кочками фут около 5 вышиною и приблизительно фут 10 или 12 в диаметре у основания. Эти кочки были неравной величины и состояли из земли и мелких камней. Происхождением своим они, вероятно, обязаны земляным постройкам Maleus. В лесу находятся подобные же tumuli [Холмы, кучи, груды (лат.).], но реже.

Мы подошли шагов на 10 к линии огня, и каждый из нас избрал себе кочку для наблюдения; таким образом, параллельно огневой линии образовалась цепь охотников, следящих за движением пламени и готовых напасть на добычу. Пожар то увеличивался, то уменьшался; по временам целая стена буро-белого дыма поднималась к небу и пламя большими языками неслось по ветру; порою же пламя почти что потухало, пелена дыма разрывалась, открывая вид далеких гор и ближайшего леса. Вдруг неожиданно дым столбом поднимался вновь, двигался, ложился, и пламя тонкими змейками вилось над почерневшею землей.

Туземцы, стоя в воинственных позах, луки и стрелы в левой руке, а в согнутой правой — копье над плечом наперевес, острием вперед, внимательно следили за движением пламени, желая каждый первым открыть неприятеля. Несколько мальчиков лет 10—11, с миниатюрными луками и копьем, также стояли немного поодаль от отцов и служили живым примером тому, как наука папуасской жизни передается из поколения в поколение.

Сухой унан трещал, вспыхивал, падал; иногда порыв SO гнал массу дыма на нас; легкий пепел травы влетал нам в нос, заставляя чихать и кашлять. Иногда огонь, точно недоумевая, кидался в разные стороны, возвращался назад и прибавлял духоту к жаре уже и без того палящего солнца. Очень утомившись, я положительно заснул бы стоя, если бы по мере удаления огня голос соседнего часового не напомнил мне, что надо идти вперед. После томительных 2 часов мы дошли до противоположной стороны. Наша линия сошлась с встречной линией; взоры туземцев, внимательно исследуя почерневшую поляну, ничего не находили, и когда последние стебли вспыхнули и потом мелким дождем пепла разлетелись по воздуху, я услышал от ближайшего охотника неутешительное «буль-ареп» (свиньи нет). Мы сошли со своих кочек; несколько жителей Гумбу, образовавших противную линию, тоже заявили, что ничего не видали.

Я остановил одного из них, за спиной которого, привязанное к копью, висело новое для меня животное, похожее на большую крысу. Я занялся рассматриванием его: волосы были интересны тем, что походили на плоские иглы, хотя и эластичные. Они были отчасти опалены, так же как ноги и морда, а высунутый язык немного обуглен. Животное, вероятно, задохлось от дыма. Я рассматривал его острые зубы, как вдруг крик отошедших в сторону туземцев: «Буль, буль!» заставил меня оглянуться.

В сотне шагов, лавируя между многочисленными копьями, которые со всех сторон вонзались в землю, бежала большая свинья. Я выхватил двуствольное ружье из рук туземца, который держал его, пока я рассматривал новое для меня животное. Подпустив свинью шагов на 20, я выстрелил. Пуля пробила ей грудь, но ниже сердца. Свинья пошатнулась, однако кинулась в сторону и пробежала мимо меня. Я снова прицелился и раздробил ей заднюю ногу. Свинья остановилась на несколько секунд, но, видя мое наступательное движение, снова отбежала на несколько шагов. Вынув револьвер, я стал подходить. Животное, поднимая верхнюю губу и показывая почтенные клыки, издавало глухое рычанье. С каждым выстрелом я подходил ближе и остановился шагах в 6 от свиньи, которая свалилась на сторону, но иногда все еще приподнималась и показывала клыки. Подбежавшие туземцы не дали мне времени выстрелить: один копьем пробил ей бок; другое копье пролетело мимо, а из трех стрел одна («палом» — с широким плоским бамбуковым концом) вонзилась в шею животного. Оно имело еще настолько силы, что несколькими движениями освободилось от копья и стрелы, конец которой остался в ране. Желая покончить с нею, я подошел с противоположной стороны, хотя охотники и кричали мне, чтобы я не подходил, и, выбрав момент, вонзил свой длинный нож по рукоятку ей в бок. немного позади передней оконечности. Струя теплой крови покрыла мою руку, и животное окончательно свалилось. Окружившие нас туземцы единогласно объявили свинью моею и стали расхваливать мое «табу» и меня самого.

Далекие крики возвестили о том, что можно рассчитывать еще на добычу. Я снова зарядил ружье. Охотники один за другим удалились, раздраженные первою неудачею. Я же, найдя удобную кочку, сел и стал ожидать. Вдали слышались крики: «Буль, буль, буль!» Голоса издали призывали меня. Затем туземцы вернулись и рассказали мне, что там было еще 2 свиньи, но они ушли, потому что не было меня и моих «табу». Партия людей Бонгу пришла объявить, что они убили одну свинью, но что при этом Саул, которого она повалила, был так ею искусан, что бок, рука, голова и глаз были все в крови, когда его отвели в Бонгу. В свою очередь мои спутники рассказали о наших похождениях, о «табу» и о большом буль Маклая. Мы отправились к убитому животному, и на вопрос, куда его нести, я сказал, что беру голову и заднюю ногу себе, а прочее отдаю людям Бонгу [Горенду], что, оставив ружье дома, я пойду в Бонгу перевязать раненого Саула и что приглашаю всех ко мне <…>. Все остались довольны, и мы двинулись вперед <…>».

Современным российским исследователям, прибывшим на Берег Маклая в 2017 г., также посчастливилось принять участие в охоте на диких свиней. По воспоминаниям И.В. Чининова, этнолога экспедиции: «Охотник по имени Ялла утром одного дня взял меня с собой. Он вручил мне огромное копье с бамбуковым древком и железным наконечником, а у него было копье целиком изготовленное из железа. Ялла мне сообщил, что на диких свиней охотятся только при помощи копий. Нас сопровождали три его охотничьи собаки, которые обнаруживали свиней в густой чаще. На этот раз нам не удалось обнаружить животных, но я уверен, но только по причине того, что я выбрал позднее время выхода на охоту. Обычно она проводится в раннее утро».

Рыбалка, лодки-пироги.

Как во времена Н.Н. Миклухо-Маклая, так и 150 лет спустя, в XXI в., лодки-пироги традиционно использовались коренными жителями Берега Маклая. Для большей устойчивости лодки были оснащены аутригером (балансиром) и использовались для рыбалки и перемещения между островками у побережья о. Новая Гвинея.

Рыба — главный источник белка для жителей Берега Маклая, однако рыбалка по-прежнему производится традиционными методами. Издревле папуасы ловят рыбу помощью небольшого удилища, используя в качестве наживки мелких рачков, собранных в мокром песке, или специальных стрел и копий, которыми поражают рыбу в воде. По ночам новогвинейцы рыбачат с помощью лучения (распространённый вид охоты или рыбалки в тёмное время суток с использованием яркого источника света). На ловлю рыбы выходят на небольших весельных каноэ с аутригером. Процесс рыбной ловли нашел свое отражение и в экспедиционных дневниках Н.Н. Миклухо-Маклая: «Наблюдал долго, как сын Туя, мальчик лет 15, стрелял из лука в рыбу, но очень неуспешно, не попал ни в одну. Стрелы исчезали на секунду в воде, а затем выплывали на поверхность, стоя в воде перпендикулярно. Затем они снова были собраны охотником. Стрелы эти отличаются от обыкновенных тем, что имеют вместо одного острия несколько: четыре, пять, иногда и более; острие сделано из твердого дерева и всажено в длинный тонкий тростник» — гласит запись путешественника от 20 октября 1871 г. Предметы из железа, которые впервые появились на Берегу Маклая благодаря русскому ученому, также стали активно использоваться в рыбалке. Папуасы стали использовать рыболовные снасти из железа, в том числе крючки. Наконечники копий и стрел также постепенно делались из железа.

Интересно, что одной из особенностей второй экспедиции Н.Н. Миклухо-Маклая на северо-восточное побережье Новой Гвинеи (1876—1877) стали многочисленные походы исследователя вглубь джунглей и вдоль побережья острова. По суше Николай Николаевич передвигался пешком, между островками — на небольших лодках-пирогах с аутригером, — в то время как длительные путешествия совершались Миклухо-Маклаем — на вместительных папуасских парусных судах под названием «ванг». Этими судами с кабинами, защищающими от проливных дождей и тропической жары, управляли лидер деревни Каин и другие друзья исследователя с острова Били-Били, которые вели меновую торговлю глиняными горшками, производившимися на островке, с племенами Берега Маклая. В результате путешественнику удалось посетить более двадцати деревень, расположенных в разных частях Берега Маклая. Свидетельства об уникальных судах билбилцев также дошли до нас благодаря дневниковым записям Николая Николаевича: «Эти пироги <…> имеют довольно поместительную хижину на платформе, так что в одной из таких пирог я мог не только уместить все мои вещи, включая даже и висячую керосиновую лампу, но нашел место и для стола, и для моего небольшого кресла. В хижине же другой пироги поместился Сале со всеми кухонными принадлежностями <…> Каждым вангом управляло двое людей; один из них управлял парусом, другой — рулем. Один ванг принадлежал моему старому приятелю Каину, другой — Кисёму, очень энергичному, но, к сожалению, чересчур болтливому жителю Били-Били. Люди этой деревни из поколения в поколение ежегодно по нескольку раз совершают путешествия вдоль северо-восточного берега до деревни Телята; они изучили эту местность, господствующие ветра, периодичность их, течение, самые удобные пристани вдоль берега и т.д. Поэтому было вполне естественно, что я предоставил моим спутникам всю мореходную часть экспедиции, уговорившись только, что мы будем останавливаться в каждой деревне столько времени, сколько это будет для меня необходимо. Каин и Кисём объяснили мне, что все переходы из деревни в деревню вдоль берега мы будем делать по вечерам или по ночам, пользуясь береговым ветром, который дует равномерно каждую ночь, начинаясь через час или два по заходе солнца и продолжаясь до рассвета».

В самом начале XX в. жители о. Били-Били подняли восстание против немецких колонизаторов из-за чего были насильственно переселены на побережье Новой Гвинеи. Теперь деревня Били-Били находится неподалеку от поселений Горенду, Бонгу и Гумбу. Потомки билбилцев сохранили навыки производства глиняной посуды, но их замечательные ванги, описанные и зарисованные Н. Н. Миклухо-Маклаем, уже давно перестали быть частью культуры. Их сменили лодки-пироги с аутригерами, которые отличают легкость и быстрота производства. Тем не менее изготовление и лодок-пирог требует определенных умений, и этим занимаются специальные довольно редкие мастера Берега Маклая. Длина корпуса современных пирог, выдолбленных из одного ствола, варьируется в размерах, но самые большие лодки вмещают не более 4 человек. Хранят их прямо на берегу и окрашивают в яркие цвета — желтый, зеленый, голубой. Во времена Н.Н. Миклухо-Маклая лодки были натурального древесного цвета. Более того, располагаясь на веранде своей хижины, путешественник часто наблюдал коренных жителей на их пирогах во время как дневной, так и ночной рыбалки.